Сушки

История с. Сушки


СЕЛО СУШКИ В ПРОШЛОМ
(Исторический очерк)
ВЛАДИМИР СТЕПАНОВИЧ
XОТЯН

От автора.
Этот очерк написан с целью показать нашему молодому советскому поколению, как когда-то жили, работали и боролись наши далекие и близкие предки. Показать, что земля, по которой теперь ходят трактора и комбайны, на которой выращиваются такие богатые колхозные урожаи и над которой льется веселая и бодрая комсомольская песня нашей молодежи, была полита потом многих поколений, так тяжело на ней работали, политая слезами обездоленного и бесправного людей, что страдал в ярме панской неволи и которого с презрением и пренебрежением кровопийцы иначе не называли как «мужики» и «быдло», что, наконец, эта земля полита кровью наших предков, которые вместе с русским народом-великаном боролись против всех и всяких внутренних и внешних врагов. Они боролись, побеждали, отстаивали и отстояли независимость нашей страны, сохранили ее государственность и хочется сказать нашей прекрасной молодежи, счастливо жить под благодатным солнцем коммунизма: «Не забывайте Ваших славных предков! С чувством глубокого уважения храните память о них!
Это они в течение многих веков в невероятно тяжелых условиях создавали и передавали следующим поколениям те материальные и культурные ценности, которые составили основу дальнейшего прогрессив ¬ ного развития человечества. Это они в кровавых боях с жестоким врагом получили власть, свободу и право на свободную и счастливую жизнь для всех трудящихся нашей страны. Интересуйтесь историей тех, кто жил до вас, кто много сделал для своих потомков!
Все, о чем здесь написано, представляет собой правдивую историческую действительность. Названные лица - люди, которые действительно когда-то жили и действовали. За нами и сохранены их настоящие имена.
И буду очень благодарен тем товарищам, которые, прочитав этот коротенький очерк, сделают свои критические замечания и дадут разумные советы, которые мною будут учтены в дальнийшому работе над второй частью очерка, где отображаются борьбу сушкивцив за установление и укрепление Советской власти и их непосредственное участие в строительстве социализма.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Между вьющимися ивами и широколиственными ольхой тихонечко течет маленькая речка, которую издавна люди зовут белка. Там, где высокие берега сжимают реку, насыпана плотина, задерживает воду и образует небольшой пруд. С левой стороны плотины, прижавшись к берегу, стоит водяной мельницу с пидливним колесом и одной парой жерновых камней, которые перемалывают как-нибудь зерно. С северной стороны по домами, тоже на берегу реки, стоит высоченный церковь, а возле нее отдельно колокольня. По обоим берегам реки видно разбросаны деревянные низенькие домики. Посреди села - корчма. Таким было когда-то село Сушки. Видимо, и название такое ему дали первые поселенцы, так как на этом возвышенном месте с грунтом сыпучего песка всегда было сухо.
Начальная история села теряется в далеких веках древности. Где-то в XI веке здесь поселились первые жители - славяне с древлянского племени. Разводили скот, ловили рыбу, корчевали лес, чтобы лоскут земли, сеять рожь, просо, лен, занимались бортничеством и охотой. А вокруг, сколько видно глазом, синеет лес. Шумят дубовые рощи, покачиваются от порывов ветра стройные сосны, трепещет и шелестит осиновые листья. К северу и востоку от села непроходимые чащи болот. В урочищах «Кривая» и «Смоловаха» такие трясины, что только зимой по льду можно пройти охотникам, да и то с большой опасностью провалиться в тину, которая быстро засасывала свою жертву. На обочинах этих болот после жировки под столетними дубами валяются стада диких свиней, на высоком бора среди бортневих сосен, вытягивая вперед морду и нюхая воздух, медленно шагает бурый медведь; гордо, как хозяин, проходит перелеском лось и часто нежелательным гостем появляется здесь росомаха .
Тяжело нуждались в борьбе с природой первые поколения сушкивцив. Но наступили времена тяжелые и нуждаться пришлось еще больше. С востока стремительно двигались многотысячные орды монголо-татар. Подвергая все огню и мечу в степях, они вскоре рассыпались отдельными отрядами и по лесным поселениях, грабя и уничтожая население, хватая и вывозя (населения) женщин. Но в долгу наши предки тоже не хотели быть. До сих пор старики рассказывают легенду о старом Кухиля. Было это так.
Когда слух пришла, приближающихся татары, население начало разбегаться и прятаться в лесах. Отправился в лес и дед Кухиль - человек огромного роста и невероятной физической силы. В лесу недалеко от реки Уж он нашел большую печь, в которой когда-то выплавляли смолу. Сделав в ней землянку, дед переселился туда со своей семьей. Без работы сидеть было скучно и дед пошел в грязь, чтобы надрать лыка на лапти. С собой взял мальчика-внука. Придя к болоту, дед сделал внучку ивового свистка и стал свежевать лозу, а мальчик начал свистеть. Вскоре послышался топот и из кустов (видно, на внуков свист) появился всадник. Дед встал и по одежде узнал татарина. Но тот на своем языке начал что-то говорить, размахивая руками во все стороны. Дед оглянулся и, убедившись, что никого больше нет, подошел ближе к лошади, схватил обеими руками всадника, вытащил его из седла и, высоко подняв над головой, так бросил оземь, что тот и не поднялся. Загнав коня далеко в болото и вернувшись в мертвляка, дед увидел, что это был даже не татарин, а татарка. Взвалив себе ее на плечи, дед отнес к реке и бросил ее в воду, а сам с внуком быстро пошел в свое укрытие. Долгое время скрывался в старой лесной печи дед Кухиль. Так до сих пор старые люди называют то место «Кухильова печь».
Вернувшись через некоторое время в деревню, дед застал там пустое место. Село основания был сожжен татарами. Где-где бродили бездомные люди, оставшиеся после опустошительного набега. Надо было снова приступать к работе и дед Кухиль, срубив дерево, заложил первый фундамент новой деревни.
Тысяча триста шестьдесят второй год был поворотным годом в истории украинского Полесья. В этом году литовские феодалы со своими военными отрядами во главе с князем Ольгердом разбили грабительские орды трех татарских царьков - Котлубаха, Казчея и Дмитрия и выгнали их из Подолья и Волыни. Как известно, тогда же литовцами был захвачен и Киев, сброшено киевского князя Федора и поставлен правителем литовского князя Владимира Ольгердовича. Чувствуя свою силу, литовские паны установили над населением Полесья жестокий гнет. Они ввели тяжелую барщину и взыскания натурального оброка, который зачастую требовали сдавать домашней птицей, яйцами и медом. Долгое время сушкивським крестьянам пришлось гнуть спину на литовских панов. Сколько страданий, оскорбления и унижения перенес народ за период горького, крепостной жизни!

Живя в полной темноте и невежестве, обманутый господами и пидпанком, Одурманенный религиозным угаром, этот народ знал только труд на барщине, побои барских прихвостней и уплату многочисленных налогов со своего жалкого хозяйства.
С целью совместного грабежа украинского населения, а также создание мощной военной силы против внешних и внутренних врагов было проведено объединение (унию) Польши и Литвы в одно государство - Речь Посполитую. Это событие произошло по решению Люблинского сейма в 1569 году. С тех пор огромные лесные пространства нашего Полесья вместе с населением, жившее здесь, стали переходить в руки польских панов. Обладатели менялись часто. Одни - продавали родственникам или монастырям, третьи - делили их между своими детьми, а другие - целые области проигрывали в карты. Господа менялись, а фитиль оставался. Менялась лишь его форма в зависимости от характера и самодурства господина, в руках которого была тогда вся власть.
Особенно тяжело донимала барщина. Четыре дня в неделю нужно было бесполезно работать на господина всем трудоспособным мужчинам и женщинам из категории тягловых крестьян, три дня - напивтягловим, поменьше отбывали погородникы и только бобыли (одинокие и неимущие) ограничивались уплатой денежного оброка. Нормы выработки на барщине устанавливались высокие. За день нужно было выполнить одно из следующих работ: выкосить травы на залежах один морг (0,52 десятины), посеять зерна вручную 12 моргов, обмолотить цепом озимых одну копну, ярвины - 1,5 копы, напрясть пряжи 5 прядей в 30 нитей длиной в 2,5 аршин прядь, уложить в стог сена 30 копен и другие. Рабочее время считался от восхода солнца где его мероприятия. В случае кто опаздывал на работу, того заставляли следующий день отработать упущенное часа во время перерыва, что давалась на завтрак, обед и полдник.
Кроме барщины, на крестьян наложено много различных повинностей. Крестьяне несли ночной караул по деревне и на объектах, указанных господином ремонтировали дороги и мосты, восстанавливали наряды подводами и выполняли обязанности по содержанию армии и церкви. В свободные от барщины и многочисленных повинностей дни люди занимались ремеслами: гончарным, кожевничеством, Бондарко, производством сукна и холсты. Рыбачить и охотиться приходилось украдкой, потому что господин не позволял ловить рыбу и добывать зверя в лесу.

Шел XIX век. Отдельными пятнами среди сплошного леса, на высотах между болотами, за много километров от села были разбросаны крестьянские участки земли (пахотной), созданные крестьянами на месте раскорчеванных леса. Эта работа была невероятно тяжелой. Вековые дубы и сосны нужно было выкопать с корнем, убрать и расчистить место, сделать его пригодным под вспашку и посев. И это делалось без всякой техники. Все наверстывали силою. В руках крестьянина была только топор, лопата и дубина. До сих пор сохранились урочища - «Климцова нива», «Алексеевский город», «Мамчурова сенокос». Эти поляны были как островками в бескрайних лесных просторах, принадлежавших теперь польском господину - Юзефу Тышкевичу. Слишком неудобным было такое землепользования. Господин запретил ездить лесом, пасты в нем скот, раскладывать в нем очага. Собирать грибы и ягоды можно было только с Квит (разрешением), которого нужно было выкупить у господина. За сбор грибов в течение лета платы один рубль, за сбор ягод - 50 копеек. В пользу господина стягивалась также плата за борта, которые десятками видовбувалися бортниками в старинных оситявих барских соснах. Работали очень тяжело. Отдыхали только по воскресеньям и праздникам. Тогда принято было, что в такие дни после обеда на улицу выходило все взрослое население. Мужчины в праздничном наряде с расчесанными круглыми бородами садились на завалинках под домами, закуривая бакун в самодельных трубках с длинными кружевными чубуками. Женщины выбирали сухой лужайку на обочине дороги и садились прямо на земле. Говорили о прошлом, о настоящем, о том, как оно будет в будущем и долго это придется нести на себе бремя бесправия и мучений. В один таких дней пробежала по селу слух, что якобы крепостничеству приходит конец, что людям хотят дать волю, что барщины больше не будет, а будет воля и земля. Это известие каждый обдумывал по-своему. Одни верили, что может такое быть, вторые - не верили, но каждому мысль об этих новостях прочно засела в голове. Интерес росла с каждым днем. Даже в рабочие дни люди пытались сойтись, чтобы узнать друг у друга, не слышно еще нового. Следующие вести полностью подтвердили предыдущие. Они оказывали покоя людям. Теперь уже и по вечерам собирались, чтобы поговорить. Умея и забитый крестьянин, мало разбирался в социально-экономических и политических вопросах больших масштабов, был очень впечатлен этими слухами. Он не мог быстро всего понять и представить себе новых порядков, нового строя и своего положения в будущем. Наиболее скептически отнеслись к этому старики. Имея большой жизненный опыт, хорошо изучив натуру господ течение своей долгой жизни, они единодушно решили, что такого быть не может, чтобы господа по своей охоте освободили крепостных и дали им землю.
- Тут что-то не так! - Говорили они. - Как же тогда господа без нас? Кто же на них работать? Тай с землей не ясно. Видимо, это какая-то ложь! - Заканчивали деды свои соображения.
Так в ожидании и надежде прошла осень, проходила и зима. Наконец однажды хмурого рамку уже в конце зимы в село въехало двое саней, в которые были запряжены по паре добротных лошадей. В передних, разрисованных двумя красками «витых» санях в звоном на дышле сидел на заднем сиденье толстый и вечно пьяный седобородый волостной старшина, а рядом с ним в форменной пальто и фуражке с кокардой и башлыком на шее сидел чиновник из губернии. На втором санях ехал чиновник в сопровождении двух верховых стражников. Все въехали в поповский двор и немедленно вызвали к себе сельского старосту. Не прошло и получаса, как по улицам вала забегали десятские, созывая людей на сход в корчму. Приказано было появиться только главам дворов, Медленно сходились крестьяне. Уже такая выработалась привычка давно, что когда услышат звон «волостного» или увидят стражника, то на всякий случай каждый старался скрыться, потому что никогда ничего хорошего такие посетители не привозили. Так и на этот раз. Кто-то пошел в сарай вроде по какой-то неотложной делом, то - до скота в хлев, а другой, взяв топор, пошел в лес. Когда десятские уже дважды обошли все дома и пригрозив частности каждому тогда толпа возле корчмы начал быстро расти. В самом помещении корчмы уже сидели стражники и закусывали вареными яйцами выпитой водки. Все высшее начальство обедали у попа. Староста уже несколько раз проверял в толпе, все званы появились и непрерывно гонял десятских то за тем, то за другим. Долго ждали крестьяне, пока не раздался звонок и на же санях в корчму подъехало начальство вместе с попом. Толпа расступилась. Все сняли шапки и низко поклонились. Начинался сход.
Стоя на возвышении у стены корчмы, старшина вынул из внутреннего кармана пиджака нагрудный знак с надписью «волостной староста», повесил его на шею и объявил:
- Сход начинается! Вот господин из Житомира будут говорить!
Поп с урядником сели на принесенные табуретки и о чем-то тихо с улыбкой говорили. На свежем воздухе их лица еще больше раскраснелись от выпитого за обедом сливянки.
Чиновничий начал с того, что «царь-батюшка», зная нищенскую жизнь крепостного крестьянства «высочайше» смилостивился над ними и дарит им в дальнейшем свободу. По этому он вынул из папки лист бумаги и зачитал пресловутый манифест от 19 февраля 1861. Конце объяснил, что вместе с освобождением от крепостной зависимости, крестьяне будут наделены землей, но за свободу и за землю нужно будет уплатить господину выкуп. О размерах его будет сообщено позже.
После чиновника с приветственным словом обратился к своей пастве поп. Он предложил отправить в церкви благодарственный молебен в честь такого знаменательного события.
Когда начальники с попом сели в сани и поехали в церковь, за ними двинулись все присутствующие. Уже возвращаясь оттуда, деды говорили: - Вот и дождались, значит! Так что за землю нужно платить, а за свободу тоже платить. Вот как они ловко придумали!
Через два года была проведена в жизнь земельная реформа. Государство внесла помещику полный выкуп всех крестьян и обязала их выплачивать в течение последующих лет долг государству в сумме больше на одну треть от той, которая была уплачена помещику. Каждый двор обязательно должен был брать землю. Кто отказывался от земли (потому приходилось за нее много платить), того публично круг корчмы били розгами.
Во многих местах земли крестьян врезались во владение господина и, наоборот, барская земля лежала между крестьянской. Чересполосица порождало непрерывные споры по переезды, за пределы, за повреждение леса, за пастбища. Создавались большие трудности в обработке земли и пользовании ею. А государство в свою очередь безжалостно взимал ежегодно огромные платежи. Таким образом, реформа 1861 года, проведенная была «сверху», ни в коей мере не удовлетворила крестьян, не оправдала их больших надежд. Наоборот, их материальное положение стало хуже, они даже не избавились полностью зависимости от господ. В трудностях и нищете село дышало на ладан.

Неудобство хозяйствования приводила к частым конфликтам между обществом и господином. Обеим сторонам такое землепользования было невыгодно и поэтому в И894 году принято было решение о разграничении земель. Помещик привез «коморника» (землемера), который вместе с уполномоченным от граждан нарезал вокруг деревни земельный массив для граждан размером в 4730 десятин, то есть по 52 десятины в среднем на каждый из 90 дворов, а также 50 десятин пахотной земли для церви.
Двор, или община, тогда состоял из трех-четырех семей, живших в одной или нескольких домах, но были размещены на одной и той же усадьбе. Например, у Щербины Иакова семья состояла из 14 душ и все они жили в одной хижине. Тогда господин отмерил южнее центра села, возле своего фольварк, лучший кусок полевой земли, в количестве 250 десятин, который стал называться «барским ланом».
Крестьянская земля разделена была на три «руки», согласно трехпольной системы земледелия, в каждой «руке» наделялись крестьянам участки по две десятины в разных концах, соблюдая при некоторой степени справедливости, каждому двору наделялся и лес, и сенокос, и пашня, и кустарник с болотами, и камень. Такой образом чересполосицы с господином было ликвидировано, зато увеличилось чересполосицы крестьянских земель.

ИИИ
Путнику конца XIX века не трудно попасть в село Сушки, входившего тогда в Барашивськои волости Житомирского уезда Волынской губернии. Когда ехать с севера на юг так называемым «Ушомирская путем», связывавший два древних города - Искоростень и Звягель (ныне Коростень и Новоград-Волынский) может минуя небольшую лесную речушку «Нерич», надо сразу же повернуть налево на узкую дорижечку . Проехав ней два слоя, путник подъезжал к крайней здания высокой и просторной церкви, сверкала своими тремя позолоченными куполами этаж окружающих возрастных ясеней и лип. Против церкви дорогу закрывал коворот. Отсюда и начиналось село узкой улице, которая называлась «СЛОБОДА». Справа дороги течет упоминавшаяся нами речушка Белка, слева, тесно прижавшись друг к другу, стоят вдоль дороги низкие домики с дворами, огражденными дубовыми частоколом. Типичные для XIX века деревянные дома с неизменными завалинке и большими навесами и фасадом были покрыты соломой и обмазанные снаружи белой глиной. Под прямым углом от дома с кладовой стояли хлева, а в конце усадеб, тоже в ряд, как и дома, находились тока (риге). Построенные они были прочно в сруб из сосновых булыжников. Такая удаленность токов от крестьянских дворов объяснялась тем, что в селе часто возникали пожары и населения, лишенное каких-либо противопожарных средств, не могло успешно с ними бороться, в результате чего огонь уничтожал целые улицы села. Хлеб же, который находился далеко в токах, оставался таким образом спасенным.

Резким контрастом к стандартности крестьянских возбудителей были большие и просторные здания попа, двор которого находился тут же на «Слободе» по левую сторону дороги. Против усадьбы попа река поворачивала чуть правее, что позволило строить дома дальше уже и по другую сторону дороги. Вблизи попа жил пономарь и дьяк. За ними снова тянулись крестьянские дома до корчмы, которая содержалась в центре села, как раз против фольварк, который был за рекой. Здесь и заканчивалась «Слобода». В этом же направлении по корчмой начиналась улица «Уголок», состоящая из одинаковых крестьянских дворов и заканчивалась недалеко вторым коворотом. Третья улица называлась «Заречье». Она начиналась с фольварк и тянулась в направлении села Белки вдоль второго (левого) берега реки. Конец этой улице называли «Руднею».
Корчма отличалась от крестьянских домов не только своей величиной и крышей с теса, но и упитанной вьижджою воротами и высоким плотным забором, что вокруг охватывал все широкий двор. Здесь же был и заезд для ночлижникив. В корчме торговала вдова шинкарка, жившей в ней с тремя маленькими детьми. Дом состоял из трех комнат: одной - большой, где принимались простые клиенты, второй-меньшей, предназначенной для более знатных людей, и третьей - где жила семья шинкарки. В большой комнате более двух стен стояли скамьи для сидения и два стола (из них один, больший, стоял в углу), а также стояли два длинных скамейки. У стены против печи с плитой стояли крестовинах из коротких брусков две бочки с водкой. Она мерялась медными без ушек кружками разных размеров: кварта, полкварты, форточка, бычок. Когда шинкарка мерила водку, то кружку принимала рукой так, чтобы большой палец опускался внутрь кружки и хотя она доверху наполнялась водкой, шинкарка каждый раз недодавали водки столько, сколько места занимал ее палец. Выгоднее было продавать водку, меряя ее «бычком». Поползновений водка выливалась в медные кружки с ручками и подавалась клиентам. Кружки стояли на столике, который вместе с бочками и местом сидения шинкарки отгорожен был невысокой деревянной стойкой. Кварта водки тогда стоила 20 копеек. Закуской к ней чаще всего были сельди, которых преимущественно покупали путевые люди. Местные же пьяницы, которые почти ежедневно здесь просиживали, скупились на закуску и приносили ее из дома в карманах. А баба Габриха и баба Яциха, которые никак не могли обойтись без водки, тоже ежедневно приносили закуску для пьяниц-мужчин, которые за это наливали им по рюмке. И часто можно было видеть как баба Яциха вытаскивала из голой пазухи ни во что не завернутые вареники с сыром, лук с стерирьям, хлеб, а баба Габриха заходила с другой стороны и преподаватель ¬ дала на стол сырые яйца, огурцы и пончики, что были посмачени маслом с чесноком. Голодные мужчины набрасывались на принесенную еду и щедро угощали своих благотворительниц. Завязывалась искренний разговор, каждый раз становилось веселее.

Комната шинкарки обставлена была бедно. Кроме небольшого столика и шкафа здесь стояли два деревянных кровати, на которых в полном беспорядке валялось много подушек, одеял, перин, различных покрывал и еще каких-то постельных принадлежностей, в целом носили название «бебехи». Эта комната никогда не проветривалась и поэтому всегда стоял резкий запах лука, сельди и немытых пеленок.
Корчма на повитку 90-х годов сгорела. Рассказывают, что однажды темной осенней ночи ее подожгли сами пьяницы, задолжав перед этим шинкарци много денег за выпитый водку. В 1896 году на том же месте помещик построил шкальные, в которой начала продаваться казенная водка. Царь и попу нужно было спаивать народ, высасывать из него последние деньги.

ИV
Все дома в деревне были построены по одному образцу. Под одной крышей находилась изба, сени и кладовая. В каждом доме было по четыре окна. Двери делали низкие и каждый раз высокой и среднего роста человеку приходилось нагибаться, чтобы не стукнуться лбом о приголовач грубого косяку. Но зайдем внутрь дома.
Переступив порог сенных дверей, мы попадаем в темные сени. Пошарив рукой по стене и найдя защелки, открываем домашние двери и заходим в полутемную без пола дом. Обстановка внутри каждого сельского дома была почти одинакова. Слева от двери стоит огромная печь, которая занимает почти четверть всей дома. Зимними ночами на ней спят 4-5 человек. Рядом с печью построен пол, на котором размещаются те, которым не хватило места. Над полом прикреплена круглая, гладкая «жердь». На ней вешают верхнюю одежду. На стене под потолком находится широкая, грубая полка, на которой всегда зимуют венки лука - севка и узелки с огородным семенами, лежат клубки пряжи, стоят коробке различных размеров со всяким мелочью и детскими вещами. Вдоль других двух стен тянутся скамьи для сидения. Они соединяются в углу на углу. На этом почетном месте стоит Пикни бочка. Здесь же под потолком размещены образы (иконы) различной давности и размеров. В ряды приставлен стол, покрытый полотняной скатертью, один конец которой прикрывает лежащий на столе хлеб, соль и нож с деревянной колодкой. Соль содержится в большом, долбаный деревянной солонки, что чаще всего изготавливается из круглого березового оземка. На конце скамьи ближе к выходной двери стоит деревянное ведро с водой, на котором висит деревянный ковш. Здесь же рядом прикреплен к стене мисник, на полках которого стоят торчком разрисованные глиняные миски, различных размеров кувшины и лежат деревянные ложки. Отдельно на гвоздевые висит половник. В углу у печки, в так называемом «коцюбнику», стоят ухваты, чеплея, кочерга и плотный умный пестик, которым в ведре толкут свиньям вареный картофель ».
Вечером дом освещалась лучиной. Для этого в потолке посреди комнаты проризувався отверстие, от которого наружу выводился дымоход. Вниз же от потолка спускался обмазанный глиной, с двумя деревянными обручами внутри, дерюжными мешок имел форму усеченного конуса. К нижнему (широкого) конца его подвешивалась на крючках выкована в кузнице с обручное железа решетка. На нее клали несколько мелко нарубленных лучок и зажигали их. Эта система освещения называлась посвиткою. От нее на весь дом распространялось красноватый свет, и в некоторой степени даже теплое. Долгими зимними вечерами вся семья садилась вокруг нее с какой-нибудь работой. Женщины чаще пряли, шили и вышивали.
В селе было также принято собираться зимними вечерами и нескольким соседским девушкам в одну какую-то дом. Для этого выбирали дом вдовы или девочек-сирот. Поужинав дома, каждая девушка брала с собой коловоротку, гребень, гребенку, пряжу льна, днище и приходили сюда. Здесь все размещались вокруг посвиткы.
Завертелись, загудели колеса коловороток, задергали искусные девичьи пальцы бородки мичок, запрыгали на побеленных стенах дома мерцающие тени. Поговорив немного о сельских новостях, девушки тихонько заводили свою любимую песню. Вскоре слышался топот улице. Улыбались девочки, переглянувшись между собой. Громко разговаривая, ввалювався в дом вместе с морозным воздухом толпа ребят. Вежливо поздоровавшись с девушками, они садились на скамьях. Сразу же начались шутки, остроты, смех, и крики. Все ближе подсовываются огню ребята. Вот один словно невзначай коснулся ногой колеса, и уже остановилась коловоротка. Второй бросил пучок пакли на ральця и начала виплутуваты йога девушка, смеясь и ругая шутку парня. Где ни возьмись, бренькнула балалайка и быстро, догоняя друг друга, зазвенели в воздухе отрывистые звуки польки-дрибнушкы,
Кто-то уж коловороткы поставил в угол дома, чтобы было больше места. Кто-то зачерпнул Корцем воды, полил ее на пол (все тем меньше пыли будет!), И закружились пары, лихо выстукивая ногами быстрый такт веселой польки. От порожденного танцами движения воздуха зарябило пламя лучины и седой дымок, не попадая в отверстие лучника, шатаясь, поплыл узкими стичкамы по дому. Воздух наполнялся запахом человеческого пота и распаренной лучины.
Один танец менялся другим. Все словно торопились догнать что-то упущенное. Так хотелось каждому хоть в этом танце забыться от окружающей серого, нищего и скучной жизни!
Бывало во время танца, какая-нибудь пара, кружась, направлялась к двери и, быстро открыв их, мгновенно исчезала в темноте холодных сеней. Здесь один они садились на скамейке и, крепко обнявшись, взволнованными голосами долго шептали друг другу теплые и искренние слова дружбы и любви ...

Было уже далеко за полночь, а в доме все еще гуляла молодежь. Никому не хотелось бросать этот веселый группа. И только когда последняя лучина, мелькнув желтым светом, погасала, и на месте огоньке теплилась лишь куча красного и угарного угля, тогда впопыхах все стали одеваться. Девушки хватали все свои принадлежности и быстро бежали домой. Ребята выходили на двор, закуривали и, обмениваясь впечатлениями проведенного вечера, медленно расходились.
Сины у каждого крестьянина не пустовали. Здесь стояла деревянная ступа с пестиком, жернова, висела упряжь на палки, в стене торчали топоры, а в углу стояли лопаты, тяпки и другие принадлежности.
Основное же богатство каждого хозяина находилось в кладовке. В ней помещались большие бодно. В одних хранилось зерно, другие были предназначены для одежды, а в других можно было видеть клубки пряжи, колодки полотна, ряда сушеных грибов, сухие фрукты и прочее. На протянутой через всю кладовую шесте висели кожухи, летники, свитки, платки, разноцветные юбки, пояса и кромки. Погребов крестьяне не строили. Картофель, овощи и молочные продукты хранились в низенькой, построенной в срубе из толстых брусьев, темном чулане, которая называлась Стебко.
Сельское хозяйство в то время мало полунатуральный характер. Все орудия было примитивным. Землю пахали сохами и деревянными плугами, волокли и боронили деревянными боронами, зерно сеяли вручную с лубяных коробки, зерно молотили цепами и ездили телеги на деревянных осях, в которые запрягалася пара волов. Основной рабочей скотом были волы. Их держать было легче чем лошадей, потому что вокруг села были для них огромные пространства пастбищ, а также лугов, где заготовлялось на зиму много сена. Позже, когда стала распространяться площадь пашни за счет раскорчеванных леса и больше уже сеяли овса, - тогда увеличилось и поголовье лошадей. В Габров и Сидоренко, которые считались самыми богатырями в деревне, было уже по 6-8 лошадей, которые выращивались главным образом на продажу. У зажиточных крестьян было по три-четыре коровы. Все они были какой-то полудикой породы. Доили их утром и вечером, потому стадо паслось целый день и далеко от деревни. Сколько было коров, столько кварт молока надаивала каждая хозяйка, остальные висисалы телята (их тогда не принято было отлучать). Держали также свиней, коз и овец.
Свиней осенью выгоняли в лес на желуди. Они там паслись ночевали и не наведывались домой, пока не выпадал снег. Тогда хозяева запрягали в сани волы или лошади и ехали в лес искать их. Некоторые из них так вгодовувалися осени, которые сразу же и кололи на сало.
В селе было две кузницы. Одна принадлежала Яценко Демидов, (Ковалеве), владельцем второй был Житницкий («горбатенький»). Была одна соломорезка с деревянным приводом в Кипнис Арка, был один поповский ветряк, мельником в котором работал еврей - Кипнис Нотель, а также было два водяных мельницы - Сидоренко Михаила и Кучера Антона («Столяров»). Рассказывают, что господин запретил держать водяные мельницы, потому что вроде вода в пруду размывала берега барской земли, находящейся на другой стороне реки. В селе были плотники, столяры, бондари, каменщики. В каждой семье изготовляли полотно, сукно (которое валили ручных Валюша), производили шкуры на кожухи и сыромятной кожи на доспехи.

Лишенное любых установок и помощи сверху, село самостоятельно изыскивало мерах улучшения своего хозяйства: совершенствование орудий труда, улучшения плодородия почв, повышение продуктивности животноводства. И хотя крестьяне работали очень много и тяжело, интенсивность хозяйства росла очень медленно. Агротехника и наименьшая механизация сельского хозяйства отсутствовали. Крестьянин везде и все должен брать своим горбом.

V
Сельский административный аппарат состоял из пяти человек, которых выбирали на востоке, а именно: сельского старосту, сотского и трех десятских - по одному из каждой улицы села. Выборы проводились на основе открытого шумного голосования. Особенно громко проводились выборы старосты. Еще за две недели до востока ежедневно в корчме каждый кандидат на должность старосты ставил магарычи своей группе избирателей, которые в день выборов должны были голосовать только за него. Всегда на такой сход приезжал с Бараш волостной старшина, который прежде знакомился с кандидатурами. Их зачастую было две. Они должны были соответствовать определенным требованиям, то есть: быть заможникамы, статными на вид, с красивыми расчесанными бородами, с не какая-нибудь физической силой. Грамотность не являлась обязательным требованием, потому что в то время грамотные крестьяне встречались чрезвычайно редко.
На сход приходили все женатые мужчины. Они делились на группы в соответствии с количеством кандидатов и с нетерпением ждали начала голосования. Впереди становились состоятельные («богатыри»), а уже за их спинами размещалась беднота. Сход конечно открывал старшина. Он говорил о том, что пора выбирать нового старосту и надо выбрать такого человека, который был бы во всех отношениях исправной, чтобы честно служила царю и обществу. И уже после того, как выставлены были кандидаты, (которых называли просто по имени), старшина позволял голосовать. Когда, например, кандидатами были Максим и Григорий, то каждая сторона выкрикивала погромче имя своего кандидата. Многоголосый крик раздавался по улицам села, далеко минуя оба ковороты и эхом отзываясь в соседнем лесу. Женщины, молодежь и дети цеплялись на воротах и частоколом, с интересом и удовольствием слушали неистовое «Григория-Максима», «Григория-Максима», «Григория-Максима!». Кричали, пока одна из сторон начинала сдавать. Первыми всегда отставали старики, которые очень быстро хрипло и своими часто беззубыми ртами теперь уже только шептали имя того, кто так щедро угощал их перед этим водкой. По дедами теряли голос другие и, когда уже четко было видно, что вторая сторона победила первую, старшина объявлял результаты голосования. Выбранный староста выходил к столу и благодарил общину за избрание. Здесь же ему старшина вручал печать и бронзовый нагрудный знак с надписью «Сельский староста». После этого несколько пар сильных рук подхватывали его и, высоко подбрасывая в воздух, «Гуталь». Наконец, высоко подняв над своими головами, избиратели держали его в воздухе до тех пор, пока он не называл то количество кварт водки, которую он сегодня ставит своим сторонникам.
Начинали расходиться: одни - с веселыми и радостными лицами спешили в трактир, вторые - потупившись, медленно плелись к своим дворам.
Соцкого и десятских на следующем собрании выбирали проще, хоть без магарычей не обходился. В селе введен было ночное дежурство по улицам, за выполнением которого следил сотский. Для этого против корчмы под рекой стояла «караулку» - сбитая из досок не может домик, не может хлев.

Покрытая она была дерном с продухи посередине, через которую выходил дым. Осенние и зимние ночи здесь непрерывно горел костер, у которого грелись и курили трубки часовые. Стражу отходящих все население в порядковые очереди по два человека каждую ночь. Те, которые отбывали свое дежурство, приносили утром к соседям особый знак - кий с печатью волости. Каждый крестьянин по этому уже знал, что следующей ночью ему с соседом приходится очередь караулить. Круг церкви был постоянный платный сторож. Каждый раз во время метели он изредка ударял в «вартовницький» колокол, и те путники, по ночам часто блуждали вблизи, услышав звон, ехали на этот звук и попадали в деревню. В церковного сторожа был кий с церковной печатью.
В то время было много воров, особенно конокрадов, и поэтому часовые должны были всех проезжих расспрашивать, кто они такие, куда едут, откуда и зачем. Если, по мнению стражей, ответы были правдоподобными, тогда они открывали коворот и пропускали через село проезжих. В противном случае один из стражей шел в дом сотского и будил его. Иногда стражей проверял участковый стражник. В соседнем селе Белке долгое время находился худой, с закрученными усиками, стражник буханье. Под его наблюдением было несколько сел, в том числе и Сушки. У него был гнедой верховой конь, на котором он целыми днями рыскал по деревням. Всякий, кто издали замечал стражника, старался немедленно скрыться: или в чужом дворе, или под рекой, или даже присесть в ближайшие конопле. Причиной этому было то, что грубая и черная, как змея, плеть Бухан безжалостно шпарили каждого, кто попадался под злую руку этого «блюстителя порядка».

VI
Об образовании и культуре населения никто не беспокоился. В селе впервые была построена церковно-приходская школа только в 1889 году. В ней сначала обучалось только шесть школьников. Это были: Гузенко Иван Тимофеевич, Гузенко Лукаш Иванович, Прохоренко Михаил Нестерович, Харченко Лукаш Харланович, Романенко Тимофей Гаврилович и Андрувенко Мария Ивановна. Первым учителем был дьяк Малишевский. Заведовал школой, как правило, поп (Захарович). Для соблюдения определенного порядка и дисциплины среди учеников принимались различные меры воздействия. Орудием этих мер зачастую была линейка и "квадратик". Ими били учеников по голове и ладонях. Если же под рукой у дьяка нужного на тот момент не было ничего, он хватал своими грубыми пальцами виновника за ухо и крепко крутил его во все стороны. Более непослушных ставили в угол на колени, подсыпав под них гороха или гречки. Наибольшей наказанием считалось стоять на коленях и держать в руках над головой четыре или пять грифельных досок. Ленивых к обучению оставляли после занятий в школе «без обеда», где они должны были к вечеру сидеть над книгой. Учили и разговаривали в школе на русском языке. Начиная со второй группы, изучали также и славянский язык. При изучении алфавита читали буквы целыми словами «аз, буки, веди, глаголь» и т.д. С школьников комплектовали церковный детский хор, который во время службы в церкви занимал место на хорах и пел почережно со взрослыми, что стояла на клиросе. Забавно было смотреть на маленьких учеников-хористов, которые с раскрытыми ртами слушали и наблюдали «служение» и в случае необходимости тоненькими голосами тянули - «Господи помилуй», «подай Господи!»
Никакой медицинской помощи населению никто не предоставлял. Крестьяне только слышали, что где-то в волости есть «хвершал». В связи с отсутствием соответствующих мер санитарии и гигиены населения страдало от многочисленных болезней и частых эпидемий. Почти в каждой семье была чесотка. Особенно она донимала детей, через нее не могли спать, всегда чесались и ходили с растопыренными на руках пальцами от раздраженного струпьев. Большая смертность среди детей была от скарлатины, дифтерии и кори. Среди взрослых было много пестрых от оспы, которая во время разгула эпидемии безжалостно клала свой специфический отпечаток на лицо каждого, кто болел ею. Тогда и названия были не такие, как сейчас. Распространенную теперь болезнь грипп тогда называли «сглаз», заворот кишок называли «завейна», малярию - «черт», воспаление легких - «подвой», грыжа - «грыжа» и т.д.
Все без исключения болезни брались лечить повивальные шептухи, которые уверяли о своей полной осведомленности в этом деле. По мнению этих сельских эскулапов, причины заболевания были разные, например: «из воды», «из ветра», от «предоставления». Но больше болезней, говорили, бывало «с глаз».
- В другой глаза такие плохие, что как только взглянет на кого, то и знай, что «сглазят» и человек должен заболеть, - говорили бабы.
- А вот, возьмем, ведьмы. У нас в селе есть несколько таких женщин. Так они же не только по ночам доят коров по чужим хлевах, но и хвори разные насылают, особенно та из них, «которая черная», - продолжали они.
Долгое время в селе обвиняли деда Иву Николаенко, который пас общественное стадо, в том, что через него по домам целыми ночами очень кричали маленькие дети. Стоит, говорили, пройти дед вечером по улице и заглянуть только с улице в окно дома, где есть маленький ребенок, как она моментально заливалась тяжелым криком. Утверждали, что этот дед «знал такое» и поэтому произносил на детей «кликуши».
Средства лечения у баб были разные. Чаще было шепот над больным молитв, которые складывались в соответствии с той или иной болезни. Придя к больному, баба садилась около него, клала на себя крестное знамение и, поглаживая рукой место боли, начинала потихоньку «виговоряты». После этого рекомендовала выпить ложку святой воды, которая всегда стояла в бутылочке в углу под образами и обещала, что все пройдет. А вот, например, «страх» у детей выкачивали куриным яичком. Больной ложился навзничь, баба брала сырое яйцо и, шепча молитву, качала его ладонью на груди больного. После того разбивала яйцо, источала его в чистый стакан и показывала:
- Видите, вон там которое мутное? Вот же тот страх, который вышел из больного. Теперь будет здоровы!
Если больной чувствовал боли в голове, тогда брали кусок воска и топили его на огне и выливали в миску с холодной водой, которую держали на голове больного. Воск в холодной воде быстро застывал, принимая различные причудливые формы. Рассматривая его, бабушка показывала:
- Разве не видите? Да вот же настоящая церковь из воска! Вот и «Кумпель» видно! Очень хорошо показал! Увидите, если завтра болезнь - как рукой снимет!
«Вдруг» бабы «отбирали» просто руками, перебирая пальцами все чисто внутренности в животе. Теперь в случае необходимости ставят банки, а потом банки в селе не было, то вместо них ставили небольшие горшочки. Однажды решила баба поставить такую «банка» на животе, у вас уж жаловался больной боли внутри. Зажег листок бумаги, она положила его в горшок, подождала пока он там хорошо разгорелся, тогда быстро перевернула горшка вверх дном и прижала к животу. С болью больной чувствовал, как что-то крепко тянуло его за живот и как вскоре половина внутренностей оказалась в горшке.